Я хочу обратить ваше внимание на пугающую вещь: возможно, мы тратим слишком много денег на школу, а не слишком мало. Я хочу обратить ваше внимание на то, что у нас слишком много людей вовлечено в сферы, связанные с воспитанием детей. И все эти деньги, все эти люди, все это время, которое мы забираем у детских жизней вдали от их домов, семей, соседей и личных открытий, – все это препятствует образованию.

Звучит радикально, я понимаю. Конечно, в современном технологическом обществе, время и деньги, которые вы потратили на обучение, в некотором смысле определяют вашу ценность. Не далее как в прошлом году, в Сент-Луисе, я слышал, как вице-президент IBM, выступая перед аудиторией, собравшейся для пересмотра системы сертификации учителей, говорил, что, по его мнению, эта страна (США) обрела компьютерную грамотность путем самообучения, а не благодаря каким-либо действиям школ. Он сказал: «45 миллионов человек, чувствующих себя комфортно при работе с компьютером, обучились этому самостоятельно, используя десятки несистематизированных методик, ни одна из которых не была достаточно формализованной. Если бы школы имели преимущественное право на обучение пользованию компьютером, мы были бы сейчас в чудовищном хаосе, вместо того, чтобы являться мировым лидером по компьютерной грамотности». А теперь давайте посмотрим на Швецию – красивую, здоровую, процветающую и современную страну, которая имеет впечатляющую репутацию за качество любой производимой в ней продукции. Логично предположить, что их школы имеют к этому определенное отношение.

Чтобы вы сказали на то, что вы не можете пойти в школу в Швеции, пока вам не исполнится 7 лет? Причина в том, что прагматичные шведы убрали то, что называлось бы у нас первым и вторым классом, потому как они не хотят оплачивать большие социальные счета, которые очень быстро превращаются в долги, за то, чтобы слишком рано оторвать мальчиков и девочек от их лучших домашних учителей.

Обеспечение работой учителей и терапевтов просто не стоит того, говорят шведы, если результат – это больные и неполноценные дети, которых не так просто вернуть к нормальному состоянию. Полный курс шведской школы содержит не 12 классов, а девять. Меньше школьного обучения, а не больше. Прямая экономия от подобного шага в США составила бы 75-100 миллиардов долларов – множество предоставленных ипотек, большое количество времени, освобожденного для поиска знаний.

Кто решил приковать ваше внимание к Японии вместо Швеции? К Японии, с ее длинным учебным годом и административным насилием, вместо Швеции, с ее коротким учебным годом, коротким курсом школы, и свободным выбором школы, в которую будет ходить ваш ребенок? Кто решил, что вы должны знать о Японии, а не о Гонг-Конге, ее азиатском соседе с коротким учебным годом, который превосходит Японию в сфере математики и наук? Чьим интересам служит сокрытие этой информации от вас?

Одной из принципиальных причин, по которой мы попали в эту беду, является то, что мы позволили школе стать очень прибыльной монополией, которая гарантированно обеспечена потребителями благодаря административной силе государства. Школа систематически привлекает все увеличивающиеся инвестиции только тогда, когда она работает плохо. А так как никаких штрафов за это не предусмотрено, то искушение не работать хорошо огромно. Именно поэтому школьный персонал, как сотрудники, так и руководители, вовлечены в систему гильдий. В этой древней форме объединения, ни одному из членов не позволено превосходить другого, не позволено продвигать или вводить новые технологии, не позволено импровизировать без согласия большинства членов гильдии. Нарушение этих принципов влечет строгие санкции, как выяснили М. Коллинс (Marva Collins), Дж. Эскалант (Jaime Escalante) и многие другие блестящие учителя.

Реальность гильдий не может быть сломлена без возвращения привилегии принимать решения родителям, позволяя им покупать то, что они хотят покупать у школы, и тем самым поддерживать предпринимательскую реальность, которая существовала до 1852 года. Именно поэтому я убеждаю любой бизнес подумать дважды, прежде чем вступать в сотрудничество со школой, которую мы имеем сейчас. Сотрудничество с этими заведениями сделает их только хуже.

Структура американской школы, образца XX века, родилась в 1806 году, когда любительская армия Наполеона разбила профессиональную армию Пруссии в битве при Йене. Когда ваш бизнес – продажа солдат, поражение в такой битве — это серьезно. Практически сразу после этого немецкий философ Фихте (Fichte) написал свой знаменитый труд «Речи к немецкой нации» («Address to the German Nation»), который стал одним из самых влиятельных произведений в современной истории. По сути, он говорил прусским людям, что хорошие времена закончились, что нации придется приспособиться к новому утопичному институту принудительной школы, в которой каждый научится выполнять приказы.

Таким образом, мир получил насильственную школу на острие государственного штыка, впервые в человеческой истории. Современная принудительная школа начала работать в Пруссии в 1819 году с четким представлением того, что централизованная школа должна давать:

• Послушных солдат для армии;
• Послушных рабочих в шахты;
• Полностью подчиненных чиновников в правительство;
• Подчиненных клерков в промышленность;
• Граждан, которые думают одинаково по основным вопросам.

Школа должна создать искусственное единодушие нации по вопросам, которые разработаны ведущими немецкими семьями и главами ведомств. Школа должна создать единство среди всех немецких земель, в конце концов, объединив их в Великую Пруссию.

Прусская промышленность сразу рванула вперед. Пруссия была успешна в военном деле и ее репутация на международной арене была очень высока. Через 26 лет после того, как была введена эта школьная система, король Пруссии был приглашен в Северную Америку, чтобы определить границу между Соединенными Штатами и Канадой. А через 33 года после судьбоносного изобретения института централизованной школы, распоряжением Г. Манна (Horace Mann) и многих других уважаемых граждан, прусский образец школьной системы был принят нами как собственный.

Вы должны это знать, потому что за 50 первых лет существования нашей школьной системы прусская цель – создание определенной формы государственного социализма – постепенно вытесняла традиционную американскую цель – подготовку самостоятельной личности.

В Пруссии целью Volksshule (нем., народной школы), в которой обучалось 92 процента детей, вообще не являлось интеллектуальное развитие, она была нацелена на воспитание в послушании и повиновении. Умение думать же было оставлено Real Schulen, которую посещали лишь 8 процентов детей. Но интеллектуальное развитие для широких народных масс рассматривалось как причина плохой управляемости – то, из-за чего армии проигрывают битвы.

Пруссия изобрела метод, основанный на сложном разделении, чтобы гарантировать, что выпускники школ подойдут для будущего социального устройства. Некоторые из этих методов включали в себя разделение цельных идей на школьные предметы, которые, в свою очередь, делились далее. Некоторые методы подразумевали короткие уроки, разделенные звонком, таким образом, что внутренняя мотивация к учебе подавлялась постоянными прерываниями.

Существовало еще великое множество технологий обучения, но все они в своей основе имели идею, что изоляция от информации из первых рук и фрагментация абстрактной информации, которую преподносят учителя, даст результаты в виде послушных и хорошо подчиняющихся выпускников, относящихся с должным уважением к приказам «сверху». «Маленький» человек будет не способен противостоять начальству, ибо, хоть он все еще способен жаловаться, он не может думать последовательно и комплексно. Хорошо обработанный школой ребенок не может думать критически, не может спорить эффективно.

Одним из самых интересных побочных результатов прусской школьной системы оказались две самые разрушительные войны в современной истории. Эрих Мария Ремарк в своем классическом произведении «На Западном фронте без перемен» говорит нам, что Первая Мировая война была вызвана выходками учителей, а знаменитый протестантский теолог Дитрих Бонхёффер (Dietrich Bonhoeffer) сказал, что Вторая Мировая война была неизбежным последствием хорошей работы школ.

Важно отметить, что Бонхёффер выражался буквально, а не метафорически – школы по прусскому образцу уничтожают способность разума думать самостоятельно. Такая школа приучает людей ждать, когда учитель скажет им что делать и оценит, хорошо или плохо то, что они сделали. Прусское обучение парализует нравственность так же, как и интеллект. Да, некоторые хорошо обученные студенты выглядят умными, потому как они помнят множество мнений великих мыслителей, но на самом деле они ущербны, так как их собственная способность думать осталась на рудиментарном уровне и не развита. Мы перешли от Соединенных штатов к Пруссии и обратно, потому что небольшое число пылких идеологических лидеров посетили Пруссию в первой половине XIX века и были покорены порядком, послушанием и эффективностью ее системы и беспрестанно ходатайствовали за перевод прусской модели школы на свои берега.

Если в Пруссии конечной целью было объединение Германии, то нашей главной целью, по мнению этих людей, было объединение орд иммигрантов-католиков в национальное единство, основанное на северно-европейской культурной модели. Чтобы этого достичь, дети должны быть отобраны у их родителей и ограждены от неподходящего культурного влияния. В этой связи, принудительная школа – плохая идея, которая витала в воздухе как минимум со времен «Республики» Платона, плохая идея, которую Новая Англия пыталась безуспешно ввести в 1650 году, была, в конце концов, продавлена через законодательное собрание штата Массачусетс в 1852 году. Это было, конечно, знаменитое «Ничего не знаем» («Know-Nothing») собрание, которое пропустило этот закон; собрание, которое было в авангарде знаменитого тайного общества «Орден звездного знамени» («The Order of the Star Spangled Banner»), которое процветало в это время, и паролем которого было простое предложение «Я ничего не знаю» — от которого берет начало прозвище, приклеившееся к политическому крылу тайного общества – «Американской партии» («The American Party»). За последующие 50 лет штат за штатом, следуя этой тенденции, закрывали школы, предоставляющие выбор, и очищали место для новой правительственной монополии.

Было одно существенное исключение – дети, которые могли себе позволить частное образование. Однако важно отметить, что в основе прусской школьной системы лежит идея, что государство – настоящий родитель для детей, государство главнее семьи.

Наиболее экстремальной формой этой идеи является мысль, что биологические родители – враги своим собственным детям, им нельзя доверять. Как же прусская система отупления детей смогла завоевать американские школы?

Тысячи и тысячи молодых людей из влиятельных американских семей путешествовали в Пруссию и другие части Германии на протяжении XIX века и вернулись домой с учеными степенями (Ph.D.), вернулись в нацию, которая была не знакома с подобной системой аттестации. Эти люди занимали все лучшие места в академическом мире, в корпоративных исследованиях, в правительстве. Доходило до того, что подобные должности были практически недоступны для людей, которые не обучались в Германии или же не были прямыми учениками немецких кандидатов наук (Ph.D.). Таким образом, каждый из основателей американской школьной системы совершил паломничество в Германию (самостоятельно или опосредованно), и многие из этих людей написали широко распространившиеся доклады, в которых прославлялись тевтонские методы. Знаменитый «7-ой доклад» Г. Манна («7th Report», 1844), который до сих пор доступен в больших библиотеках, был, возможно, самым важным из них.

К 1889 году, не многим более, чем 100 лет назад, урожай был готов к сбору. В этом году Комиссар Соединенных Штатов по образованию, У.Т. Харрис (William Torrey Harris), убедил железнодорожного магната К. Хантингтона (Collis Huntington), что американские школы были «научно спроектированы» для предотвращения «чрезмерного переобучения». Средний американец будет доволен своей скромной ролью в жизни, потому что у него не будет времени думать о какой-либо другой участи. Я догадываюсь, что Харрис имел в виду, что средний американец будет просто не способен думать о другой роли. В 1896 году знаменитый Дж. Дьюи (John Dewey), в то время сотрудник университета г. Чикаго, сказал, что независимые, уверенные в себе люди будут анахронизмом, мешающим производительности, в коллективном обществе будущего. В современном обществе, сказал Дьюи, люди будут оцениваться по своему коллективу, а не по своим индивидуальным достижениям.

В таком мире люди, которые читают слишком хорошо, или научились этому слишком рано, опасны, так как они имеют индивидуальную силу, они знают слишком много, и знают, как выяснить то, чего они не знают, самостоятельно, не прибегая к консультациям экспертов. Дьюи сказал, что большой ошибкой традиционной педагогики было сделать обучение письму и чтению основной частью программы начальной школы. Он утверждал, что фонетический метод обучения чтению уступит место методике «по целым словам», не потому, что как оказалось позднее, она более эффективна (Дьюи признавал, что эта методика менее эффективна), а потому, что независимые люди, умеющие думать, взращены сложными книгами, таких людей нелегко социализировать. Под социализацией Дьюи понимал программу общественных задач, которой управляют лучшие общественные деятели в правительстве.

Это был гигантский шаг по дороге к государственному социализму, форме, изобретенной в Пруссии, и абсолютно не связанной с американским прошлым, американскими традиционными надеждами и мечтами. Бывший преподаватель Дьюи и его близкий друг – Дж. Стэнли Холл (G. Stanley Hall) – сказал примерно в то же время «Чтение не должно больше оставаться идолом. Ему стоит уделять совсем немного внимания». Холл был одним из трех человек наиболее ответственных за посторенние гигантской административной инфраструктуры над школьным классом. Насколько огромной стала эта структура можно понять только через сравнение: штат Нью Йорк, например, имеет больше работников школьной администрации, чем нации всего Европейского экономического сообщества (ЕС) вместе взятые.

Стоит вам подумать, что контроль поведения – это то, чем занимаются школы, слово «реформа» приобретает очень своеобразное значение. Оно означает изменять систему таким образом, чтобы молодые люди не могли избежать того, что их мысли и тела находятся под контролем. Помощь детям использовать их разум лучше остается вне рассмотрения. Б. Расселл (Bertrand Russell) однажды заметил, что американская школьная система – это один из самых радикальных экспериментов в человеческой истории, что Америка преднамеренно лишала детей инструментов критического мышления. Если вы хотите научить ребенка думать, вы относитесь к нему серьезно с самого детства, давая ему чувствовать ответственность, открыто с ним разговаривая, обеспечивая ему частную жизнь и уединенность, и воспитывая из них читателей и людей, способных к серьезным размышлениям, с самого начала. Это если вы действительно хотите научить ребенка мыслить.

Нет никаких доказательств, что это было целью Штатов с самого введения принудительной школы. Когда Ф. Фробель (Frederich Froebel), изобретатель детского сада (XIX век, Германия), продвигал свою идею, он не имел в виду «сад для детей», а подразумевал учителей в роли садовников, а детей – в качестве овощей. Детский сад был придуман как способ свести на нет влияние матерей на своих детей. Я с интересом отмечаю рост ухода за детьми вне дома в США и повторяющиеся порывы расширить нижнюю школьную границу до 4х-летнего возраста.

Движение к государственному социализму это не какая-то историческая редкость, а мощная активная сила в мире вокруг нас. Это движение борется за свою жизнь против тех сил, которые могли бы через поручительства или налоговые послабления лишить его финансирования, оно противостоит этим выпадам, требуя все большего контроля за детскими жизнями, и все больше денег для оплаты увеличенного школьного дня и школьного года, необходимых для осуществления этого контроля.

То, что это движение пагубно для индивидуальности, семьи и общества также очевидно, как и то, что правительственная система школ должна была бы потерпеть крах в виду ее печальных достижений, особенно вкупе с повышением агрессивного вымогательства средств у налогоплательщиков. Но этого не произошло. Объяснением тому, скорее всего, служит переход от простой услуги семьям и городам к огромному, централизованному корпоративному бизнесу.

Хотя такое развитие дел оказало явное неблагоприятное влияние на людей и на наши демократические традиции, оно сделало школьную систему самым крупным работодателем в Соединенных Штатах, и крупнейшим поставщиком различных контрактов после Министерства Обороны. Оба этих незаметных феномена обеспечивают школьную монополию могущественными политическими друзьями, публицистами, адвокатами и другими полезными союзниками. Это в значительной мере объясняет, почему любое число провалов не способствует изменению школьного порядка, или же изменяет его очень медленно. Сотрудники школ находятся в ситуации, задачей в которой является пережить любой шторм и выдерживать кратковременные периоды пристального внимания общественности.

Обзор короткой истории существования школьной системы показывает модель, характеризующуюся периодами общественного возмущения, вслед за которыми во всех случаях следовало усиление монополии.

После приблизительно 30 лет, проведенных в различных общественных школах, некоторые были лучше, некоторые хуже, я определенно уверен, что руководство не может навести порядок в своем собственном доме. Оно непреклонно отвергает любые значимые изменения. У «хозяев» структуры нет стимулов для ее реформирования, их и не может быть без внешней конкуренции.

Что необходимо нам в ближайшие десятилетия, так это широкий свободный рынок, который был у нас в начале национальной истории. Не будет лишним подчеркнуть, что не существует теории, которая бы точно определяла, как обучать детей, или какой способ обучения лучше. Сделав вид, что она существует, мы отрезали себя от информации и инноваций, которые только свободный рынок может нам предоставить. К счастью, наша национальная ситуация была настолько благоприятна, мы настолько доминировали на протяжении почти всей своей истории, что предел допустимых ошибок был велик.

Но будущее не так ясно. Насилие, наркотическая зависимость, разводы, алкоголизм, одиночество… все это отчетливые признаки бедности образования. Конечно, школы, как институт, монопольно распоряжающийся детским временем, могут быть призваны к ответу за это. При демократии, окончательными судьями не могут быть эксперты, а только лишь народ.

Доверьтесь народу, дайте ему выбор, и через поколение школьный кошмар исчезнет.

США, июль 2010 г.