На грани – и за ней. Часть 1

Реанимация

То, что вам предлагается прочесть, вызвано письмом, которое мне прислал читатель по поводу статьи «На грани — и за ней» в мартовском номере «Знание — сила» за прошлый год. Но о самом письме — позже, а сейчас я хотел бы условно разложить по трем полочкам все другие отклики, полученные мною в связи с этой статьей.

На первой из них — наиболее часто задаваемый вопрос: «Эта стройная система уничтожения личности в гитлеровских концлагерях, методика превращения человека в «идеального заключенного», была ли она кем-то специально разработана, а затем в готовом виде воплощена в концлагерях? Или возникла стихийно?»

Напомню, что «идеальный заключенный» — это существо, лишенное личности, внутреннего содержания, души — как хочешь это называй. Оно похоже на модель, управляемую по радио: один человек переключает кнопки на пульте управления — и тысячи, миллионы заключенных мгновенно выполняют нужные движения.

Во-первых, должен сразу заметить, что для Беттельгейма и для нас гитлеровские концлагеря — всего лишь фон, пример экстремальных условий, в которые может попасть человек. В центре внимания — сам человек, изучение особенностей его души, психики. Конечно, гитлеровские концлагеря — хороший объект для такого исследования, поскольку в них был порядок: когда нужно было заключенного повесить, на складе всегда была веревка. Поэтому система четче проступала сквозь мелкие, незначимые подробности лагерной жизни. Но концлагеря сами по себе должны изучаться историком, специалистом по «лагероведению». Так что вопрос относится скорее к этой науке.

На второй полочке — прямой перенос всего, о чем говорится в книге, на нашу сегодняшнюю жизнь. Честно говоря, такой подход читателей к статье мне не по душе. У Беттельгейма речь идет об экстремальных условиях,— те, в которых мы сейчас живем, уподоблять им было бы нечестно, пожалуй, даже кощунственно.

И, наконец, на последней полочке — самая важная для меня, но, увы, самая малочисленная реакция. «Что значит для нас сейчас открытая Беттельгеймом методика уничтожения личности?» — вот что интересует эту группу читателей.

Лагеря — это уже история. А как бы интересна и важна ни была для нас история, самое главное — наше настоящее и наше будущее, настоящее наших детей. Можно восхищаться Беттельгеймом и другими оставшимися в живых узниками лагерей, которые смогли защитить свою личность от разрушения. Можно — и это очень полезно — мысленно одеть себя в полосатую пижаму узника и посмотреть, на что ты способен: где, в чем ты будешь черпать силы для сопротивления лагерю? Все это очень хорошо, но, по-моему, от нас ускользает такой простой и очевидный факт: если бы в 1945 году союзники не освободили концлагеря, то не было бы ни одного выжившего. И когда я вижу человека, который, вооружившись Беттельгеймом, думает о том, что ему надо сделать, чтобы больше никогда не было лагерей, я чувствую, что живу не зря.

Ведь это только на первый взгляд дело обстоит так: строят лагерь, сгоняют туда людей и начинают делать из них идеальных заключенных. На самом же деле заключенных готовят на свободе и, когда они уже достаточно созрели, строят вокруг них лагерь. И Беттельгейм обращается к современному американскому обществу. В методах оболванивания американцев, в промывании мозгов средствами массовой информации, в программировании поведения человека он находит черты, роднящие их с концлагерными методами. Конечно, мне очень жаль бедных американцев, но я прежде всего думаю о нас с вами — в частности; ради этого и пытаюсь анализировать читательскую почту.

И вот теперь, после этих вводных слов, возвращаюсь к письму, с которого начал. На него нельзя не откликнуться — молодой человек, только что отслуживший в армии, прочитав мою статью, увидел ее содержание через раны, нанесенные ему казармой. Он призывает меня: расскажите про это, а если вам не хватает материала, я помогу. Но не мне надо писать про казарму, потому что я не испытал ее на собственной шкуре. Я — почти тридцать лет — научный работник. И расскажу о том, как вот уже много десятилетий у нас с успехом растят ученых, главная, а зачастую и единственная добродетель которых — послушность.

И здесь я вновь вынужден сделать одну очень существенную оговорку. Разумеется, никак нельзя впрямую переносить выведенные Беттельгеймом закономерности, справедливые для определенных условий, на иные, на них не похожие. Уж если я осуждаю за это читателей, то самому поступать подобным образом было бы нелепо. Я вполне отдаю себе отчет в том, что использую лишь некую модель заданного извне, несвободного поведения, что проводимые аналогии частью неточны, а порой и несправедливы. Но положение в нашей науке очень задевает меня профессионально, оно представляется мне крайне ненормальным, даже опасным для общественной жизни и в то же время — практически не исследуемым, как это ни парадоксально, научными методами. Поэтому я и использую ту модель, что имею,— за неимением лучшей.

Мой план таков: сначала — методика разрушения творческой личности, по многим причинам выработавшаяся в нынешней советской науке. Затем — предлагаемый мной центр реанимации ученых: кооперативный научно-исследовательский институт. А на закуску для тех, кто решился бы вступить на этот путь, я покажу, что их там ждет.

Итак, статья, которую я оптимистически называю... «Реанимация».

Методика

Дисциплина, безответственность, безделье

Десять часов утра. К громадному зданию из стекла и бетона стройными колоннами спешат две тысячи людей. Невольно задаешь себе вопрос: «Что это за люди? Куда они идут? Что они там делают? Для какой работы необходимы совместные, согласованные, одновременные усилия двух тысяч человек?» Это — ученые, они идут в НИИ заниматься научной работой. Последуем за ними. В дверях их встречает вооруженная охрана, внимательно проверяя пропуска. Еще более внимательно она станет осматривать ученых в 18 часов 45 минут, когда они будут выходить из института. Но об этом — ниже.

Входим внутрь — всюду идеальный порядок. Институт разбит на отделения, отделения — на отделы, отделы — на сектора или лаборатории. У каждого подразделения — свой начальник. Дисциплина идеальная. Научная работа идет строго по плану. Есть план у института, «спущенный» откуда-то с недосягаемых высот, есть план и у каждого научного сотрудника — индивидуальный, расписанный по месяцам и кварталам. К тому же у него есть и соцобязательства. Они отличаются от плана только сроками выполнения научных работ, все эти сроки — на пять дней раньше плана. Странные мысли рождает этот вид двух тысяч ученых, которые, рассевшись по своим местам, выполняют приказы начальников. А что если взять какую-нибудь другую группу творческих работников? Например, композиторов или поэтов? Собрать их в одном месте, назначить начальников, «спустить план». И пусть сидят все вместе с десяти утра и пишут запланированные сверху симфонии.

Но отбросим эти нездоровые мысли и присмотримся внимательнее. Ведь у дисциплины есть и обратная сторона. Если ты все делаешь по приказу, то ты сам лично ни за что не отвечаешь. В этом, в частности, огромная притягательная сила армии — ни о чем не надо думать, все за тебя решают другие. Это — внешняя, навязанная тебе дисциплина. Безответственность и отсутствие внутренней дисциплины порождают безделье, эту страшную болезнь НИИ. Можно годами, да что там, десятилетиями быть послушным ученым и ничего не делать. Безделье — это болезнь, разъедающая душу творческого работника.

Коллективная ответственность

Этот пункт — прямо, без оговорок, по Беттельгейму, который, видимо, сумел уловить некий общий принцип, позволяющий добиться послушания в любом случае даже от людей творческого труда. Раз есть дисциплина и порядок, значит, есть и нарушения. А за нарушения наказывают, но не того человека, который что-то натворил, а всю лабораторию или весь отдел. Я не знаю случая, когда за провинность одного страдал бы целый институт, но в принципе это могло бы быть. Вообще такая абстрактная идеальная сущность, как лаборатория или отдел, в душах сотрудников НИИ обретает плоть и начинает жить своей самостоятельной жизнью. Отдел пострадает, отдел нуждается, отдел лихорадит, отдел надо спасать... Как и в лагере, метод этот хорош тем, что заставляет самих людей следить друг за другом и самим предотвращать нежелательные поступки своих коллег. Когда в 1975 году меня выгоняли из института за «вольнодумство», то делали это мои же коллеги — вмешательства извне не потребовалось. Аргумент был все тот же: мое существование «угрожает отделу».

Фон террора

Разрушение личности, по Беттельгейму, должно происходить на некотором постоянном фоне страха. И, будто проштудировав его книгу, высшее начальство регулярно, в конце каждого года, проводит сокращение. Каждый раз экзекуции подвергается небольшой процент научных работников, но для поддержания фона этого вполне достаточно. Почему это так страшно? Дело в том, что по мере разрушения личности ее место начинает занимать «отдел». Человек, чувствуя свою собственную незначимость, должен — просто для того, чтобы жить,— отождествиться с чем-то большим, чем он сам. С чем-то более сильным, более важным. И отдел становится для него родным. Поэтому отлучить его от отдела — это все равно, что отнять ребенка от материнской груди. Неважно, что мистический страх, окружающий сокращение, абсолютно необоснован. Нет у нас безработных ученых; даже самый отъявленный бездельник всегда найдет себе работу в НИИ. Более того, парадоксальным образом регулярные сокращения лишь увеличивают численность ученых. Но доводы рассудка, даже ученого рассудка, бессильны, тут работает массовая психология.

Картошка

Научная деятельность — это разновидность интеллектуального труда. Исследователь оттачивает свой интеллект, старается поддерживать некоторый постоянный уровень творческого возбуждения. Поэтому, если стоит задача добиться послушания, более того, исключить саму возможность конфликта с начальством, очень хороши любые методы, которые как бы говорят ученому: твой высокий интеллект ничего не значит, ты будешь делать самую механическую, грязную работу и, главное, бессмысленную. Тут прекрасно проявили себя знаменитые овощные базы, колхозы, олимпийские стройки и столбы. Молодежь, правда, может не знать, что такое столбы. Этот метод как-то в последнее время вышел из употребления. Придется объяснить. У каждого отдела есть свой родной столб, например столб No 181 на Ленинском проспекте. И вот каждый раз, как приезжает какой-нибудь высокий гость из дружественной страны, весь отдел выстраивается около этого столба, дружелюбно помахивая — нет, не хвостами — разноцветными флажками. Многозначительная деталь: если какие-либо граждане по собственной воле захотят участвовать во встрече,— не выйдет. Энергичные мальчики с красными повязками — тут как тут. «Вы откуда? Ах, не из отдела. Проходите, здесь стоять нельзя!» Трудно удержаться, чтобы снова не вспомнить Беттельгейма: прикажут — волеизъявляй, не прикажут — проходи.

Сюда же относится и скалывание ломом льда у райкомовского подъезда, которое многому может научить ученого. Человеку как бы говорят: что это у тебя за работа такая, если тебя можно послать на месяц на картошку и ей (работе) от этого ничего не будет? (Картошке, правда, тоже ничего не будет — она все равно на овощной базе потом вся сгниет.) Но тут вовсе не в ней дело, иначе директора институтов сумели бы отбиться от этого нелепого оброка.

Теперь о политинформации, тоже, кажется, уходящей в небытие. Но я еще хорошо помню эти мучительные минуты и' часы и потому позволю себе просто процитировать небольшой отрывок из моей статьи о книге Беттельгейма: «...Вот типичный лагерный метод. Собирают группу людей и на протяжении, скажем, часа читают им вслух что-нибудь такое, что и так развешано по всему лагерю,— правила лагерного поведения или лагерные новости, или еще что-нибудь в этом роде. Это один из вариантов низведения взрослого до состояния ребенка — насильно читать ему вслух то, что он и так знает или сам может прочесть. Теперь посмотрим, как ведут себя заключенные. Вот они получили приказ собраться в помещении, где происходит чтение вслух. Большинство сразу автоматически встает и идет, куда сказано,— приказ без помех проваливается в ноги. Другие начинают ерзать, как будто испытывают некоторое неудобство. Они себя убеждают, что надо идти. А потом — идут. И это — замечательно, это значит, что они еще не прошли весь путь, ведущий к «идеальному заключенному». Самое страшное — автоматизм поведения: сказали — идешь...»

Характеристика

Это уникальное явление нашей культуры, тут мы первопроходцы — у Беттельгейма об этом ничего нет. Впрочем, такого и вообще нет ни у кого. Я несколько раз пытался объяснить иностранному ученому, что такое «характеристика», но не вышло. Они вежливые, эти иностранцы, кивают головой: «Йес, ай сии». Но нет, ничего не понимают. Хотя, надо отдать им должное, очень терпимые, уважают обычаи чужой страны. Встретившись в джунглях Амазонки с каким-нибудь забытым богом племенем и увидев непонятный им ритуал, все равно уважают. Считают, что если люди так делают, значит, им это для чего-то нужно.

Характеристика, действительно, очень нужна. Ее задача — показать тебе, что от твоих личных научных усилий, трудов, достижений ничего не зависит. Характеристика — твое «общественное лицо», а такое лицо может иметь каждый. Более того, чем хуже твое академическое лицо, тем лучше характеристика, поскольку она — мера твоего послушания, твоей безличности, твоего растворения в серой массе. Характеристика следует за каждым твоим шагом, она — как номер, вытатуированный несмываемыми чернилами на руке (оказывается, я был не совсем прав насчет Беттельгейма). Ты его показываешь, когда поступаешь в аспирантуру, защищаешь диссертацию, приглашаешь своего друга из-за границы к себе в гости, покупаешь дом в деревне и т. д. Добавлю сюда еще и гнусность, унизительность самой процедуры получения этого клейма.

Один мой молодой коллега вскоре после защиты собрался жениться. Спрашивает: «А для ЗАГСа не требуется характеристика?» Посмотрел я в его загнанные глаза и не нашелся, что ответить.

Адаптация

Так в советском научном мире называется воровство. Масштабы его потрясают. Целые институты занимаются только тем, что крадут. Крадут все, что плохо лежит,— технологию, программы, проекты, серии ЭВМ, формулы, теоремы, химические реакции. Я не говорю о том, насколько эта государственная «политика адаптации» — политика воровства — пагубна для самой науки. Сейчас для меня важно, насколько губительно воровство для творческой личности. Человек, привыкший жить краденым, уже не способен создавать свое. Лично он может быть плох или хорош, но для науки или искусства он умер, ибо он идейно бесплоден. А что может быть хуже этого? Ведь еще не известно, отравил ли Сальери Моцарта, но что не крал у него музыки — это точно.

Атмосфера воровства заразительна. Это — как СПИД, поражается иммунная система ученого. Перестанешь отличать свое от чужого, краденого. Научный работник начинает красть все, что ни попадается ему под руку. Его можно узнать по беспокойному бегающему взгляду. Вспомним проходную НИИ. Не зря вооруженная охрана так тщательно обыскивает их на выходе, открывая портфели, дамские сумочки, выворачивая карманы. Напрасно: ученые — народ изворотливый. Найдут способ вынести все что угодно. Говорят, в Грузии одна безутешная вдова поставила на могиле мужа танк «Т-34». Муж ее работал в НИИ по танкам. Так его коллеги сообразили, как «Т-34» протащить через проходную.

Конечно, представителям фундаментальных наук хуже — тащить нечего. Но все равно тащат. Тащат бумагу, скрепки, карандаши, наборы гуаши для детей. Этой гуашью отделы снабжаются для целей наглядной агитации. А воровать, как известно, нехорошо. Это грех, разлагающий душу.

Ложь

Цель научной деятельности — поиск истины. Для этого ученый должен постоянно находиться в особом состоянии, которое на Востоке называется «правильным состоянием духа». Душу ученого можно сравнить с абсолютно спокойной гладью озера, наполненного абсолютно чистой водой. Малейшая рябь на поверхности, частица грязи в воде — изображение Природы искажается, Наука исчезает.

Искривленная реальность — это ложь, в которой постоянно живет советский научный работник. Она во всем. Безделье — это тоже форма лжи: ты получаешь деньги ни за что.

Здание НИИ с его вооруженной охраной только для непосвященного выглядит, как казарма. Из него в любое время можно выйти. Для этого надо только сделать запись в книге «местных командировок». Пишешь там: 11 —д. к. д., МГУ. Начальник подпишет (если ты хороший, послушный мальчик, не высовываешься, не возникаешь, когда тебя не спрашивают, и т. д.). При этом ты знаешь, что это — ложь, что ты не будешь сидеть в университете с 11 «до конца дня». Ты вообще туда не пойдешь, а пойдешь, куда тебе нужно, по своим делам, или просто будешь сидеть дома и работать. И начальник твой, подписываясь под этой ложью, знает, что это — ложь. И проверяющий эту тетрадь начальник отдела кадров тоже знает. Все знают — и живут.

И все эти планы — от плана института до личного плана распоследнего «эмэнэс» — липа, и все это знают. И твоя характеристика, и твоя премия — липа. Искаженная, искривленная душа — искаженная, искривленная Природа. Не может быть здесь Науки.

Армия ученых

Может, стоит прислушиваться иногда к тому, что мы говорим? Многомиллионная армия советских рабочих, многотысячный отряд московских учителей, правофланговый советской науки... Откуда такие ассоциации?

Во многих институтах идет работа над закрытой, или, как это принято называть, «особо важной» тематикой. Ученых, разрабатывающих самые совершенные методы насилия, должно быть, много. И это должны быть абсолютно послушные ученые, готовые выполнить без размышления любой приказ командования. Да, ученые, без размышления. Рядовые советской науки. И над всем этим — удушающая дымовая завеса секретности.

Чего только там не творится, под этой завесой! Развращение личности идет сразу по нескольким направлениям — воровство и секретность всегда ходят рука об руку, вор все время боится, что его «накроют». «Особо важная тематика» развращает и тем, что это — своего рода закры-тый распределитель. Только дают там не колбасу, а уникальные приборы, новейшие компьютеры, доступ к любой информации. А ведь ученого так легко за все это купить. К тому же и лишняя десятка к зарплате не помешает.

Правда, за все это надо платить — не всюду поедешь, в ресторан лучше не ходить, дочка познакомилась с иностранным студентом — беда. Потому что у тебя — форма. Нет, не военная,— это форма секретности. В ней ты обещаешь, что не будешь разглашать секреты и встречаться с иностранцами. Почему нельзя встречаться? Составители этой формы точно знают, что каждый иностранец — шпион. Но почему нельзя встречаться со шпионами? Считается, что всякий советский ученый — предатель. Как только он увидит шпиона, так сразу начнет продавать ему секреты. Когда академика А. Д. Сахарова не пускали в Стокгольм получать Нобелевскую премию Мира, то аргумент был все тот же: он слишком много знает. Значит — продаст. Хотя каждый, кто хоть один раз видел и разговаривал с Андреем Дмитриевичем, мгновенно ощущает, что этот ученый — образец чести и достоинства. Но, увы, это редкое явление в нашей науке. Честь и достоинство — атрибуты крепкой, хорошо выстроенной личности, способной защитить себя от давления извне.

Как мы видим, наука и нравственность — вещи глубоко связанные. Ведь Истина происходит от Гармонии, а та, в свою очередь,— от Красоты. Это все категории этические.

...Все, что я говорил до сих пор, относится к так называемой «перестроечной» публицистике. То есть читатель и без меня все это знает, а удовольствие получает только от самого факта публикации. Встаешь утром, раскрываешь газету — ага, про лагеря пишут. Значит, перестройка не кончилась. Но нельзя доверять такое серьезное дело, как перестройка, газетам. Ее надо делать самому.

КНИИ — кооперативный научно-исследовательский институт

Нас — двадцать пять ученых-единомышленников. Составили программу научных исследований. Подробную, на несколько лет: тематика, планы, характер научной продукции, затраты. Получили госзаказ на выполнение этой программы и начали работать.

У нас — особнячок, и чтобы каждому — отдельный кабинет (не всегда есть возможность работать дома). А на столе — импортный компьютер. А еще — помещение для семинаров, зал для проведения международных конференций.

Кроме нас — еще двадцать пять сотрудников: техников, лаборантов, информационная служба. Есть и бухгалтерия. Но это — своя бухгалтерия. В обычном НИИ как? Заходишь, они на тебя так смотрят, как будто это они тебе деньги платят. Приезжаешь из командировки — зарплаты нет.

— Где зарплата? — спрашиваешь.
— На депоненте.
— Так мне же детей кормить нечем.
— А кому теперь легко? Мы не можем ждать, когда вы из командировки явитесь.

А у нас в КНИИ все поставлено на свое место — с головы на ноги. Это мы на деньги, полученные на научные исследования, наняли бухгалтеров. Совсем другое отношение. Заходишь к ним, а у них специальный стол стоит и за ним — милая девушка.

— Вы в командировку в Беркли? — спрашивает.— Ни о чем не беспокойтесь. Утро вечера мудренее.

Глядь, а наутро у тебя на столе — все документы и билет туда и обратно. Ничего удивительного: валюту на компьютеры и командировки мы сами заработали, поставляя нашу научную продукцию за рубеж. Она не ворованная, своя. Иначе не продашь.

Заходишь в другую комнату — там другая милая девушка.

— Меня,— говорю,— вот эти статьи очень интересуют. И даю ей списочек.
— Ни о чем не беспокойтесь,— отвечает.— Утро вечера мудренее.

Глядь, а наутро на столе — копии этих статей лежат. Ну чудеса! Только написал статью, а наутро она уже опубликована в кооперативном научном журнале. И что самое приятное — на ней под твоей фамилией написано большими буквами: КНИИ «Прима».

А кто же это все устраивает? По всем президиумам, госкомитетам бегает, договора пробивает, особнячок арендует и ремонтирует, бумагу и скрепки добывает? Да еще тысячу разных чудес на день совершает, о которых мы и ведать-то не ведаем? Это — наш управляющий. Ясно, мы его не голосованием выбирали. Мы его на рынке управляющих достали. Есть такой рынок. Хороший управляющий дорого стоит, который похуже — подешевле. Хороший — это значит, он уже несколько КНИИ на ноги поставил, в люди вывел. За таким управляющим все гоняются, рвут из рук. Чего же за него голосовать — он сам своей работой за себя голосует. Да и то сказать, ведь не выберем же мы чемпиона мира по шахматам голосованием.

И опять — у нас все наоборот. Как будто КНИИ и НИИ — все равно, что мир и антимир. Этот управляющий не нами управляет, а для нас управляет. А мы ему за это деньги платим, из тех, что нам государство на научные исследования отпустило.

Ну, конечно, и в антимире свои плюсы есть. Работаешь ты или ваньку валяешь — все равно тебе первого немножко денег дадут. И шестнадцатого еще немножко дадут. Жить можно. А в нашем мире ты сам за все отвечаешь. Сам себе тематику выбрал и план составил, сам управляющего и главбуха нашел, сам себе зарплату определил. И если где ошибся, сам будешь без штанов ходить и зубы — на полку.

Вот так и живем. И мы уже не одни. Есть КНИИ «Бозон» — это физика, «Алгоритм» — это информатика, «Катализатор» — химия, «Альфа» — лингвистика, «Форум» — это историки изучают Римскую империю времени упадка. Скоро у нас будет и своя кооперативная Академия наук. Не верите? И я не верю. Одно из главных условий перестройки — все надо делать осторожно, постепенно, бесконечно малыми приращиваниями. Никаких резких движений, толчков — не то, упаси бог, все к-а-а-а-к...

Поэтому отложим пока кооперативный институт, а организуем сначала кооператив программистов. Небольшой, человек на пять. И примерный устав уже есть, и соответствующее постановление Совмина, и большой завод, которому позарез нужны наши программы. Итак, вперед!

О законах

Мы — в Моссовете, в комиссии по кооперативам. Огромная комната, напоминающая концертный зал. Где-то там, вдалеке — сцена, на ней за столом сидит председатель комиссии — высокий красивый мужчина лет сорока пяти, копна седых волос, орлиный взгляд. Изысканно одет — прекрасно сидящий костюм, белоснежная сорочка, галстук.

А в партере — двести кооператоров! Незабываемое зрелище: двести совершенно разных живых людей, которые жаждут самостоятельной деятельности, которые готовы еще раз, может быть последний, лично попробовать Это удивительно! Кажется, семьдесят, лет их учили: сиди тихо, если высунешься—-сразу узнаешь, где раки зимуют. Так нет же, стоит только немножко потеплеть, 'как они опять откуда ни возьмись появляются — живые. В них еще не все уничтожено. Их можно использовать как терапевтическое средство: тот, кто потерял всякую веру, должен прийти сюда и посмотреть на эти лица. В них — наше будущее. (Жаль только, что пока почти нет молодых лиц. Я не знаю статистики, но мое чисто зрительное впечатление: им в среднем столько же, сколько и мне,— пятьдесят.)

От редакции. Мы опускаем то место в статье М. Максимова, где он рассказывает о своих мытарствах при получении визы на открытие кооператива в соответствующей комиссии Моссовета, так как теперь эта комиссия упразднена. Из этой части описываемой им одиссеи мы сохранили лишь строки, актуально звучащие и сегодня:

«...Но вот председатель комиссии спускается со сцены, и тут же вокруг него — «куча мала». Из кучи раздается его мощный баритон: «Ни в коем случае! Запрещено! Отменить! Распустить!»

Запрещено все. Запрещено инвазивное лечение. Это значит, что кооперативную примочку сделать можно, а кооперативный укол — никогда. Запрещено учить. «Выбросите обучение» — это уже непосредственно к нам. У нас в уставе есть такая услуга — обучение компьютерной грамоте. Выбрасываем, и снова — к Панину. Когда уже казалось, что до визы рукой подать,— новое: «Принесите бумагу от Велихова» (из Минпроса, из Минздрава, из...). Каждый знает, что по сравнению с бумажкой из Минздрава достать перо жар-птицы — просто пара пустяков.

Есть мнение... Пришло указание... Нам позвонили... В Моссовете считают... Нам разъяснили...

Мы попали в призрачный мир, в котором плавают неясные тени, расплывчатые фигуры. Вот мелькнуло что-то темное, мы протягиваем к нему руки, пытаемся ухватить, но там ничего нет. Мы делаем шаги — проваливаемся в ничто, беспомощно размахивая руками, пытаясь за что-то зацепиться, на что-то опереться. Чье мнение? Кто позволил? Покажите текст. На основании какой статьи?

Это — первобытный хаос: мир еще не сотворен, в нем даже не действуют физические законы. Он живет, в нем что-то происходит, но это — метафизика. Все в нем основано на полном, абсолютном послушании, когда ты не умом, не сердцем, а всеми фибрами своей души слился с вышестоящим органом. И тогда тебе не нужны никакие законы, пункты, параграфы. Достаточно звонка, взгляда, да что там, хватит и тона начальственного голоса. Если выполнять указания, то можно всю жизнь прожить, так и не войдя в контакт с законом, не увидев ни разу живого адвоката. И в казарме законы не нужны. Там есть правила внутреннего распорядка. Либо ты их выполняешь, либо нет, а это и так ясно, не нужно ни судов, ни адвокатов. Законы сами по себе, ниоткуда не возьмутся. Нужна общественная потребность в них, класс людей, для которых соблюдение законов — жизненная необходимость. Класс самодеятельных, самостоятельных производителей услуг, программ, научных исследований, автомобилей...

Теперь такие люди у нас есть. Это — кооператоры. Для них закон — это гарантия того, что завтра им будет чем кормить своих детей. Это —крыша, предохраняющая их от «нам позвонили».

А дальше все пойдет естественным путем. Ведь закон — это не просто текст. Он должен действовать, употребляться. За это возьмутся адвокаты, которые наконец-то займут в нашем обществе положенную им роль. И ростки этого видны уже сейчас — многие кооперативы нанимают адвокатов, ведущих дела, представляющих их в райсоветах и т. д. Естественно, что и исполнительная власть через своих адвокатов начнет пользоваться законами, но со своей стороны. И так под непрерывным давлением с обеих сторон — сверху и снизу — законы придадут форму нашему миру. В нем появятся наконец материальные частицы, твердые тела. А из них уже образуются конструкции, на которые можно опереться и строить что-либо путное. И это нужно не только кооператорам, это нужно всем нам.

О жуликах

Правда ли, что среди кооператоров много жуликов? Об этом пишут в газетах, много спорят. Конечно, правда. Но такое утверждение имеет столько же смысла, что и утверждение «среди кооператоров много поклонников Высоцкого». Просто все дело в том, что жуликов много, очень много. Поэтому, если взять достаточно большую группу людей — группу научных работников или группу балерин, группу председателей райсоветов, футболистов, академиков,.. то мы обнаружим, что в каждой такой группе будет много жуликов. Можно просто останавливать прохожих на улице — и окажется, что среди них много жуликов.

Как ни горько это сознавать, но жульничество — это такая же болезнь нашего общества, как и пьянство. И я не знаю, что страшнее. Как всякое серьезное явление общественной жизни, оно порождается и поддерживается множеством причин. Мне кажутся важными две из них.

Первая — это ложь, в которой мы живем. Искривленная действительность искривляет наши души.

Вторая — отсутствие в нашем обществе класса людей, для которых честь и достоинство важнее всего на свете. У нас было дворянство, представители которого ценой собственной жизни поддерживали идеалы чести и достоинства на должном уровне. Дворянство уничтожено, и этот уровень стремительно падает. Нам очень нужны сейчас такие люди, хотя, увы, я не вижу пока, откуда бы им взяться.

Но я верю, что будет время, когда в метро не станет контролеров, охраняющих проход для тех, у кого есть проездной. Просто если у тебя нет проездного, бросаешь пятачок, а если есть — идешь так. Как в Венгрии.

А под Новый год посреди елочного базара — ящик с деньгами. И никого. Приходишь, выбираешь елку, обмериваешь ее, кладешь деньги в ящик — и домой. Как в ГДР.

Но вернемся к нам, в СССР. Как же быть с нашим КНИИ, с этим центром реанимации творческой личности? А очень просто. Надо его создать — закон этого не запрещает. Что мы сейчас и пытаемся сделать. Мы в начале пути, и пока у нашего КНИИ по-настоящему есть только имя — «Логос». Но и этого ведь немало: у очень крупных и в целом успешных мероприятий, как известно, вначале было слово.

Главная задача «Логоса» — создать альтернативу науке, задавленной бюрократическим механизмом, делающим ученого «винтиком», лишающим его главного — возможности творчески мыслить. И мне кажется, что я вижу некоторый конструктивный выход из сложившегося положения. Но я не считаю его единственно возможным и отнюдь не предлагаю борьбы с теми, кому он не близок. Мне вообще не нравится слово «борьба», особенно, когда речь идет о борьбе с людьми. А ведь бюрократы — это тоже люди. Пафос борьбы, исключая такие совершенно бессмысленные сочетания, как «борьба за чистоту улиц», это пафос насилия. А насилие всегда порождает в ответ насилие.

В начале перестройки в газетах часто появлялись набранные жирным шрифтом заголовки типа «Крутой перелом». Ассоциации, связанные со словом перелом,— травма, болезнь, несчастье. Эти ассоциации, действуя на подсознание людей, вызывали у них безотчетный страх и желание спрятаться или обороняться. Конечно, перестройка — это ломка старого. Но когда ломают дом, в котором живут люди, это не может вызвать у жителей восторга.

Говорят, в Японии есть города, которые связывают две железные дороги. Обе идут рядышком, но разительно отличаются друг от друга. На одной — чистота, порядок, комфортабельные вагоны, прекрасное обслуживание. На другой — грязь, поезда вечно опаздывают и т. д. Одна из этих дорог частная, а другая — государственная. Спрашивается — зачем?

По-видимому, в любом государстве люди делятся на две категории. В одной — деятельные, инициативные, любящие брать ответственность на себя, охотно идущие на риск. Они умеют выбрать новую дорогу и круто изменить свою жизнь. Для таких людей всякая перестройка — это счастье. У нас в стране сейчас это кооператоры; разумеется, лучшая, цивилизованная их часть.

К другой категории принадлежат люди, для которых главное — устойчивость, неизменность их положения. Они спокойны, только если ощущают себя частью большого отлаженного механизма, когда не нужно самим принимать решения. Такие люди — хорошие, послушные исполнители. И для них тоже должно быть место в нашей жизни.

Бюрократия — не советское изобретение. Она есть во всех странах мира. Просто дело в том, что не везде она — абсолютная «руководящая и направляющая сила». Так дадим же ей одну маленькую железную дорогу, но так, чтобы можно было рядом построить свою.

Вот о том, почему я убежден, что такую параллельную дорогу надо строить, и о том, как предложено это делать, мне и хочется рассказать читателям — и тем, кому благодарен за присланные в редакцию письма, и тем, чьи вопросы и предложения, согласия и возражения очень хотел бы услышать.

От редакции. В одном из ближайших номеров журнала мы планируем опубликовать материал, посвященный несколько непривычной пока идеологии научно-технического кооператива, который удалось создать автору статьи, о научной сути той продукции, что он выпускает. Читатели убедятся, что мысли, почерпнутые из книг Бруно Беттельгейма, о которых М. Максимов рассказывал в нашем журнале, легли в основу организации кооператива «Терминал», а новый подход к пониманию слова «Слово» лег в фундамент программы «Джинн», предназначенной для облегчения нашего контакта с компьютером. Быть может нам удастся сообщить читателям и о первых шагах КНИИ «Логос», и о системе «Хаос», проектируемой там. Нет, это не тот «первобытный хаос», о котором шла речь в публикуемой статье, а нечто противоположное.

<< Вернуться на Защита

Напечатано в журнале «Знание — сила», 1989, 11, 70-77.